Из воспоминаний Клавдии Даниловны Кызиной:
«Моя семья жила на западе Украины, в селе Серединцы. В семье было трое детей: брат (1929 г.р.), я (1935 г.р.) и сестра (1937 г.р.). Отец был начальником медслужбы, расположенной в 10 км от нашего села. Приезжал только на выходные дни. Мне кажется, он знал о том, что скоро начнётся война, но нам не говорил об этом, чтобы раньше времени не паниковали.
Помню, как однажды посадил меня на колени и сказал: «На следующие выходные не приеду, вдруг что-то случится, так что не ждите». Так и получилось. Госпиталь, где отец был хирургом, попал под бомбёжку. Отец во время операции был ранен осколком и умер.
Пала Брестская крепость. В селе были слышны звуки сражения. Через неделю немцы пришли в моё село. Мы их как увидели, сразу залезли на печь, одеялом накрылись и лежим. Зашли они в дом и кричат: «Где киндер?» Мама показала на печь. Нас осмотрели со всех сторон и вышли.
Наш дом стал казармой для солдат. Мы всё время на печке сидели, мама нам молоко давала по полстакана, другой еды не было. Всю скотину забрали немцы, грузили на мотоциклы и увозили к сельсовету, там забивали и сами ели.
Подростки из нашего села сбежали в Белоруссию к партизанам. Были вылазки в село. Уничтожали немцев небольшими группами. Партизаны подорвали немецкую машину с солдатами. Немцы собрали всех на площадь перед сельсоветом, выбрали трёх человек наугад и повесили. Мы были в ужасе.
Мужчин забрали копать противотанковые траншеи. В селе остались старики, женщины и дети разных возрастов. Спустя несколько дней всех загрузили в грузовик и повезли на границу с Польшей. Выгрузили всех у храма. В нём мы находились несколько дней без еды и воды. Потом нас отвезли на вокзал, загрузили в товарные вагоны и повезли в неизвестном направлении.
В вагоне на полу лежало немного соломы. Без еды и воды ехали мы, теснясь на этом полу, практически друг на друге. Постоянно умирали люди, особенно старики и грудные дети. В вагоне, в котором ехали я с сестрой и братом, умерла старушка, так с её трупом и ехали до конечной остановки.
Очень хотелось пить. В вагоне были небольшие окошки. Брат меня на руках поднимет к окошку, я руку высуну и кричу людям, которые работали на железной дороге: «Воды! Пить!» Они снежок скатают и кинут в окошко. Вот мы этот снежок на троих и поделим. Работники на железной дороге тоже были пленными, как и мы.
Привезли нас в Германию. Выгрузили на какой-то станции с длинными зданиями. Загнали нас в одно из них, как скот, а там бассейн с водой, и начали всех толкать туда, вроде как на помывку после дороги. Кто-то и утонул в бассейне, так как плавать не умел. Потом всех построили на площади, ко всем подходил немец и осматривал. Провели сортировку. Утром загрузили в вагоны и повезли в Западную Германию.
Привезли в концлагерь. Завели в барак. А там нары от пола до потолка, а на них солома и больше ничего. Со всех сторон за колючей проволокой пленные. Худые, измождённые. Страшно. Нам дали переводчика-поляка для общения с работниками лагеря. Этот переводчик и командовал нами, детьми. Злой этот поляк, как чёрт.
Выдали нам спецодежду с номерами. По именам к нам не обращались — только по номерам. Обувь дали деревянную. Она натирала ноги страшно. Кровь даже в обуви была. Барак каждый день убирали, так как по правилам он должен был всегда быть чистым. Кормили один раз в день: нечищеная брюква и половина нечищеной картошки.
Рабочие в концлагере были разной национальности: итальянцы, французы, чехи и др.
Каждый день приезжала машина с красным крестом. Выходил человек и отбирал людей, которых увозили, но назад не привозили. У детей кровь брали. Зачем? Может, опыты проводили. Не знаю. В этом лагере находились мы два с половиной года. Не разлучались друг с другом. Брат обо мне и сестре заботился как умел.
Однажды началась бомбёжка. Бомбы летят. Взрывы кругом. Мы лежим на земле в обнимку. А немцы всех начали загонять в депо. Бомба попала в водонапорную башню. Депо залило водой. Стоим по горло в воде. Ночь так простояли.
Утром стало тихо. Начали мы вылезать из депо. Вылезли и увидели, что по территории лагеря ходят люди с чёрной кожей. Мы закричали от ужаса. Подумали, что из крематория люди обгоревшие ходят. Они к нам подходить стали, а мы бежать наутёк. Они что-то кричат, а мы бежим, даже и не поняли, на каком языке кричали. Остановил нас белый человек и объяснил с помощью переводчика, что это американские солдаты — негры, поэтому и кожа у них чёрная. А мы чернокожих-то не видели ни разу.
Потом принесли нам банку сухого молока и ведро воды. Открыл брат банку камнем. Наберём молока в рот и водой запьём — вот и вся еда. Больше ничего не давали нам американцы.
Через несколько дней на правом берегу Одера услышали русскую речь, поняли, что русские солдаты пришли. Стоим и плачем от радости. Сделали понтонный мост, так как во время бомбёжки был разрушен каменный мост. Загрузили нас в грузовики и повезли в Берлин.
Заселили нас в казармы и накормили кашей с тушёнкой. Мы вкус еды нормальной забыли. Кашу едим, а сами плачем. Кормили дважды в день. Приходили мы на КПП к нашим солдатам. Смотрели на Эльбу. Там пароходы, лодочки. Солдаты нас в Берлин пускали гулять. Мы на русское кладбище ходили. Таблички рассматривали, читать не умел никто из нас. Просили случайных прохожих читать. Нам не отказывали. Думали о маме. Жива ли? Ждёт ли нас домой?
Пришёл утром солдат и записал данные пленных: Ф.И.О., год рождения, место жительства до войны, Ф.И.О. родителей. Объяснил, для чего он это делает. Сказал, если найдут родителей, то отправят нас домой. Брат данные тёти оставил ещё. А если не найдут родственников, то определят в детский дом в Германии. Мы плакать начали, просили, чтоб в Россию в детдом отправляли.
Чтобы во время ожидания новостей от родственников мы не скучали, нам показывали фильмы: «Чкалов» и «Украина в огне». Дети на весь зал кричали: «Бей фашистов!» Однажды в кинохронике себя увидели в концлагере.
Два месяца ждали новостей о родных. Сначала нашли тётю, а через неё и маму.
Как только нашли нашу маму, нас отправили домой. С вокзала мы ехали на лошадях. Привезли нас в наше село. А оно в руинах. Мы худые — кожа да кости. Мама нас не узнала. Смотрит на нас, а из глаз по щекам слёзы текут. А мы бежим к маме, обняли её и заплакали. Мама говорила, мол, знала о том, что мы живы, сердце ей материнское подсказывало.
Перед войной в селе было 550 домов, а после ни одного не осталось. Все оказались разрушенными. Мы босые бегали по улицам и вспоминали, где чей дом был. Село было такое красивое перед войной, а потом от прежней красоты ничего не осталось. Только сады.
Голод был. Еды не было. Спасибо солдатам, привозили полевую кухню и кормили население.
Взрослые восстанавливать поля начали, в плуг впрягались несколько женщин, чтобы поле вспахать. Некоторые взрослые принимали участие в строительстве школы. На селе была одна учительница. Она нас и учила в полуразваленном медпункте грамоте. Глаша Павловна звали нашу учительницу. А после уроков помогали строить школу. Рук не хватало, а так хотелось учиться в новой школе. Я научилась штукатурить. Сами себе школу строили.
Школу окончила, поступила в педагогическое училище во Львове. В 1962 году по распределению была направлена в Западную Украину учителем начальных классов. Бандеровщина там процветала. Учителя боялись слово против сказать детям и их родителям.
В коллективе был учитель, который был ярым нацистом, подходит ко мне и спрашивает: «Ты русская?» Я ему отвечаю, что я украинка, только с востока. Он дал понять, что мне не рады и сидеть тихо я должна. Мне это не понравилось, и я пошла в отдел КГБ, написала заявление на него.
Нас вызвали на допрос обоих. Через несколько дней пришёл ко мне на квартиру просить прощения, на коленях стоял. Он был женат, было двое детей. Я ему сказала, чтоб мозги детям не травил идеями нацистов, чтоб вспомнил, какой ценой досталась победа. А прощения ему нет. И не будет.
После этого случая на учителей настоящая травля началась. Молодые учителя квартировали у одиноких бабушек. Вечером одна учительница не пришла домой. Бабушка тревогу забила. А утром её нашли с перерезанным горлом. Других запугивали. Меня тоже пытались, но я с ними открыто воевала.
На летних каникулах поехала в Мариуполь к подруге. Там познакомилась с будущим мужем — Леонидом Ивановичем Кызиным. Он меня и привёз в Нефтеюганск.
Муж мне рассказывал о том, как он и его семья жили во время войны. Война застала его на Урале. Он и его мать стали работать на военном заводе, изготавливали снаряды для танков, самолётов. Работали по 12 часов. По очереди с матерью стояли у станка. За годы войны муж мой освоил токарное дело.
После снятия блокады Ленинграда завод был переведён на границу с Финляндией. Так до конца войны там и работал. Там его заметили и предложили перебраться в Финляндию для работы. Но он и его мать отказались и вернулись в родной город.
Потом в армию ушёл на три года. Там работал, матери деньги высылал. Она их не тратила, складывала в мешочек на будущее сына. Муж вернулся из армии. А мать за день до его приезда умерла. Потом сестра умерла скоропостижно. Растил племянника. Потом его направили для работы в Нефтеюганск».
Фото из личного архива Клавдии Кызиной