В нынешнем году нашему семейному союзу 30 лет и три года, как у Пушкина в сказке про старика-рыбака и вздорную старуху.
Замуж я собралась выходить в самый расцвет великой антиалкогольной инквизиции — 30 августа 1986 года. Мне 19, жениху 25. Самое время создать ячейку на трезвую голову.
В конце мае мы подали заявление и никак не думали, что свадьбы придется ждать три месяца. Авторитетная тетенька из загса, запихнув наши бумажки далеко в стол, изрекла: «Заявлений много, все жениться хотят, а вон, — показала на соседнюю дверь — потом разводиться бегут. Подумайте!»
И мы отправились думать. Вернее, рыскать в поисках костюма для новобрачного: они вообще не продавались. Платье, так и быть, мне шили на заказ, а вот колец днем с огнем не сыскать. К тому же туфли, перчатки, фата. А еще продукты, почти все они — в дефиците. А машины? Своих ведь ни у кого не было.
Известно, что свадьбы — и тогда, и сейчас — играют для старшего поколения. Сами брачующиеся, мы в том числе, не сильно жаждут всего этого.
Меж тем со старшими у нас была засада. Мама моя в те далекие времена занимала нехилый пост в районе и вообще была женщиной партийной. А партия уже года полтора, как велела веселиться и гулять исключительно на трезвую голову. Я в своем праведном максимализме полностью одобряла такое решение, поэтому безалкогольную свадьбу приняла на ура.
Жениха вообще никто спрашивал (да, вот так было), а друзей жениха и подавно. Папа невесты тоже безропотно принял безалкогольное испытание. Родители жениха жили далеко и на свадьбу делегировали младшую дочь, сестру жениха, с баулами дынь и арбузов. Ей, нагруженной по самые гланды и ответственной за всю южную родню, точно не до алкоголя было.
Когда костюм жениху добыли из недр ОРСа, платье невесты пошили из каких-то гипюровых вставок, кольца — выгнутые, толстые (мы их сразу потеряли после свадьбы) — купили, перчатки откуда-то взяли, вместо фаты придумали мелкие искусственные цветы в волосы (потом жених несколько часов вытаскивал их из головы невесты, жертвуя первой брачной ночью), а в белые югославские туфли, на размер меньше, втиснули мои ступни, — вот тогда неотвратимость эпохального события наконец-то настигла нас.
Как-то так получилось, что ни я, ни будущий муж, ни мои родители не знали обычаев и традиций. Свадьба начиналась не сказать чтобы вяло, а как то безэмоционально, как в замедленном кино. Помню, в последний момент перед выходом из дома я взялась красить ногти. И этот лак намертво вклеился в неведомо как добытые белые перчатки. Я их потом частями отдирала от ногтей. Фосфоресцирующие сиреневые пятна проступали через гипюр на пальцах, ноги ныли, сжатые тугой — прости, господи — югославской кожей, мелкоцвет из папье-маше в моей голове цеплялся за все подряд.
Соседка из квартиры напротив, простая украинская женщина, жалостливо оглядев растерянных родителей, никчемную новобрачную и жмущуюся по углам немногочисленную родню, кинулась на амбразуру — выкатилась из подъезда и начала ярмарочно вымогать из подошедших суровых нефтяников — друзей жениха — выкуп.
Те, предчувствуя недоброе (их уже предупредили, что на свадьбе только чай; но они, наивные, до последнего надеялись на послабление), мрачно отбивались от самозваной тамады. До сих пор не ясно, стОила я что-то жениху со товарищами или нет.
Ну да спустя 30 лет и три года, думаю, мы квиты. И шампанское из туфли невесты никто не пил — я только спустя энное количество лет узнала про этот обряд.
Молчаливая процессия, больше похожая на похоронную, опасливо вышла из дома и, провожаемая редкими вскриками разочарованной соседки, втиснулась в уазики, «Жигули». Аскетичная кавалькада тронулась к домику на берегу — так называл загс мой будущий муж.
В зале регистрации тоже все не задалось. Штатный фотограф, мужчина лет 50 в глубокой завязке после вчерашнего опохмела некачественным сырьем, суетливо тасовал брачующихся с родней. Фокус у него предательски раздваивался, это до сих пор видно по фото. Мастер прилагал неимоверные усилия соответствовать моменту, но получалось все хуже и хуже. Мы были, наверное, пятые или шестые в очереди. Надеюсь, первым больше повезло.
Ансамбль из трех музыкантов: гитариста, баяниста и саксофониста (вот такое уникальное сочетание) — шестой раз от души сбацал Мендельсона. Нас затолкали в маленький зал послушать здравицы молодой советской семье.
Половину поздравительной речи директор загса пиарила ремонт своего богоугодного заведения, расхваливала богатое панно из стекла, отсылающего к неведомому тогдашним атеистам эдемскому саду. Гости озирались и благоговели.
Понятно, что кольца не хотели надеваться, росписи получались кривыми и косыми, ну а фото видите сами. Разглядывая свежие снимки, семья утверждалась во мнении: зять будет лысеть, вон проплешина видна уже. Теща на работе выслушивала фальшивые сожаления: ой, да что ж единственную кровиночку такому старому отдали? А вот и нет — бе-е-е! — проплешина держится в неизменном виде все те же 30 лет и три года.
Потом нам с женихом было велено проваландаться где-то до пяти вечера — до ресторана. Мы уже и цветы возложили к Неизвестному солдату, и к Оби прокатились. Там вдруг подул резкий ветер, вода в реке на глазах потемнела до черноты. Мы бестолково толклись на берегу, пока не додумались свернуть романтику и рвануть быстрей в тепло.
Гости ждали нас у входа в гостиницу «Рассвет»: там был единственный в городе ресторан. А-а, еще «Орбита» была. «Орбита» и «Рассвет» — точки разврата тех лет.
Фильм «Горько» наоборот — такой была наша безалкогольная свадьба. Старший состав гостей, рассаженный поближе к родителям, постно обозревал небогатый свадебный размах. В конце стола по одну сторону сидели веселые московские и тюменские студентки — подружки невесты, они высматривали себе женихов. По другую — потенциальные женихи: мастера добычи нефти и геологи-технологи. Но им до невест не было дела. Общаговские дружбаны мучительно соображали, что их все-таки кинули: ни грамма спиртного, даже в чайниках, не было. Настроение и вправду становилось похоронным. Тосты звучали принужденные, гладкие и скучные. Еда царапало горло.
Трое музыкантов (может, в «Рассвет» перекочевало загсовское трио) вдарили удалое про свадьбу, которая пела и плясала. Никто не вышел. Музыканты допели магомаевский хит, утыкаясь в выпрямленные спины гостей. Но задор не потеряли. На выручку пришел Кола Бельды. И тут в круг выскочили мои подруги. Я поуламывала немного жениха-мужа — он ни в какую, плюнула и помчалась в скукоженных босоножках изображать оленей.
Более безумного танца девушек на странной свадьбе представить было невозможно: мы делали рога из рук, носились в хороводе, закручивали ручеек, разбрасывали обувь по всему залу. Друзья жениха, выходя покурить, возвращались уже в более благодушном настроении: коммуникации с официантками принесли некие плоды. Кто-то из парней даже отважился поддержать наши отчаянные танцы.
Но большинству гостей трезвое веселье было чуждо — народ потихоньку расходился. Родители, красные от напряжения, каждого светски приглашали завтра на природу. Интрига сохранялась.
На следующий день, 31 августа, вдруг подморозило. База отдыха «Сказка» встретила нас инеем. Я, новоявленная жена, умучившись вместе с мужем раздирать космы от ненавистных цветочков, слабо, но все же соображала и заметила кое-какие изменения. Например, гости — сильно радостные, и их явно больше, и попадаются совсем незнакомые, и главное — градус веселья!
Почти сразу нас с мужем разделили: все пошли по баням — в женскую и мужскую. Спустя полчаса в женской затряслась дверь. Женщины оживились. Молодой муж бился и кричал в дверную щель: «Эля, скажи, как твоя фамилия!» Я попыталась урезонить. Бесполезно. Колотился и кричал новобрачный довольно долго. Ни уговоры, ни угрозы прервать еще не начавшуюся семейную жизнь его ни образумливали. Он заливался тетеревом на току, не слыша никого и ничего. «Эля, скажи-и-и, как твоя фамилия-я-я!!!» — раздавалось эхом по сказочному лесу. Мне было невыносимо стыдно. А ему ничуть.
Остальным, похоже, тоже. Гости в простынях типа древнегреческих тог пели и плясали без музыки, в избушку вносились шашлыки на шпагах-шампурах, в сенях мелодично звякали порожние бутылки. Один из незнакомых гостей шатался от компании к компании и, с трудом выговаривая буквы, пытался узнать, чья же свадьба здесь гуляет. Народ наливал ему из самоваров прозрачную жидкость в чайные чашки.
Всем было весело. Кроме меня. Проклиная и свадьбу, и гостей, и мужа, я открыла дверь и буквально выпала в лес. Он был совершенно белым. За несколько часов до 1 сентября лег первый снег и закрыл всю черноту осенней земли.
Так завершилась моя безалкогольная свадьба и началась семейная жизнь. Вполне себе алкогольная, как оказалось впоследствии. Но, надо сказать, что таким пьянющим, как на второй день безалкогольной свадьбы, своего мужа я не видела никогда за 30 лет и три года нашей жизни.
В нынешнем году нашему семейному союзу 30 лет и три года, как у Пушкина в сказке про старика-рыбака и вздорную старуху.
Замуж я собралась выходить в самый расцвет великой антиалкогольной инквизиции — 30 августа 1986 года. Мне 19, жениху 25. Самое время создать ячейку на трезвую голову.
В конце мае мы подали заявление и никак не думали, что свадьбы придется ждать три месяца. Авторитетная тетенька из загса, запихнув наши бумажки далеко в стол, изрекла: «Заявлений много, все жениться хотят, а вон, — показала на соседнюю дверь — потом разводиться бегут. Подумайте!»
И мы отправились думать. Вернее, рыскать в поисках костюма для новобрачного: они вообще не продавались. Платье, так и быть, мне шили на заказ, а вот колец днем с огнем не сыскать. К тому же туфли, перчатки, фата. А еще продукты, почти все они — в дефиците. А машины? Своих ведь ни у кого не было.
Известно, что свадьбы — и тогда, и сейчас — играют для старшего поколения. Сами брачующиеся, мы в том числе, не сильно жаждут всего этого.
Меж тем со старшими у нас была засада. Мама моя в те далекие времена занимала нехилый пост в районе и вообще была женщиной партийной. А партия уже года полтора, как велела веселиться и гулять исключительно на трезвую голову. Я в своем праведном максимализме полностью одобряла такое решение, поэтому безалкогольную свадьбу приняла на ура.
Жениха вообще никто спрашивал (да, вот так было), а друзей жениха и подавно. Папа невесты тоже безропотно принял безалкогольное испытание. Родители жениха жили далеко и на свадьбу делегировали младшую дочь, сестру жениха, с баулами дынь и арбузов. Ей, нагруженной по самые гланды и ответственной за всю южную родню, точно не до алкоголя было.
Когда костюм жениху добыли из недр ОРСа, платье невесты пошили из каких-то гипюровых вставок, кольца — выгнутые, толстые (мы их сразу потеряли после свадьбы) — купили, перчатки откуда-то взяли, вместо фаты придумали мелкие искусственные цветы в волосы (потом жених несколько часов вытаскивал их из головы невесты, жертвуя первой брачной ночью), а в белые югославские туфли, на размер меньше, втиснули мои ступни, — вот тогда неотвратимость эпохального события наконец-то настигла нас.
Как-то так получилось, что ни я, ни будущий муж, ни мои родители не знали обычаев и традиций. Свадьба начиналась не сказать чтобы вяло, а как то безэмоционально, как в замедленном кино. Помню, в последний момент перед выходом из дома я взялась красить ногти. И этот лак намертво вклеился в неведомо как добытые белые перчатки. Я их потом частями отдирала от ногтей. Фосфоресцирующие сиреневые пятна проступали через гипюр на пальцах, ноги ныли, сжатые тугой — прости, господи — югославской кожей, мелкоцвет из папье-маше в моей голове цеплялся за все подряд.
Соседка из квартиры напротив, простая украинская женщина, жалостливо оглядев растерянных родителей, никчемную новобрачную и жмущуюся по углам немногочисленную родню, кинулась на амбразуру — выкатилась из подъезда и начала ярмарочно вымогать из подошедших суровых нефтяников — друзей жениха — выкуп.
Те, предчувствуя недоброе (их уже предупредили, что на свадьбе только чай; но они, наивные, до последнего надеялись на послабление), мрачно отбивались от самозваной тамады. До сих пор не ясно, стОила я что-то жениху со товарищами или нет.
Ну да спустя 30 лет и три года, думаю, мы квиты. И шампанское из туфли невесты никто не пил — я только спустя энное количество лет узнала про этот обряд.
Молчаливая процессия, больше похожая на похоронную, опасливо вышла из дома и, провожаемая редкими вскриками разочарованной соседки, втиснулась в уазики, «Жигули». Аскетичная кавалькада тронулась к домику на берегу — так называл загс мой будущий муж.
В зале регистрации тоже все не задалось. Штатный фотограф, мужчина лет 50 в глубокой завязке после вчерашнего опохмела некачественным сырьем, суетливо тасовал брачующихся с родней. Фокус у него предательски раздваивался, это до сих пор видно по фото. Мастер прилагал неимоверные усилия соответствовать моменту, но получалось все хуже и хуже. Мы были, наверное, пятые или шестые в очереди. Надеюсь, первым больше повезло.
Ансамбль из трех музыкантов: гитариста, баяниста и саксофониста (вот такое уникальное сочетание) — шестой раз от души сбацал Мендельсона. Нас затолкали в маленький зал послушать здравицы молодой советской семье.
Половину поздравительной речи директор загса пиарила ремонт своего богоугодного заведения, расхваливала богатое панно из стекла, отсылающего к неведомому тогдашним атеистам эдемскому саду. Гости озирались и благоговели.
Понятно, что кольца не хотели надеваться, росписи получались кривыми и косыми, ну а фото видите сами. Разглядывая свежие снимки, семья утверждалась во мнении: зять будет лысеть, вон проплешина видна уже. Теща на работе выслушивала фальшивые сожаления: ой, да что ж единственную кровиночку такому старому отдали? А вот и нет — бе-е-е! — проплешина держится в неизменном виде все те же 30 лет и три года.
Потом нам с женихом было велено проваландаться где-то до пяти вечера — до ресторана. Мы уже и цветы возложили к Неизвестному солдату, и к Оби прокатились. Там вдруг подул резкий ветер, вода в реке на глазах потемнела до черноты. Мы бестолково толклись на берегу, пока не додумались свернуть романтику и рвануть быстрей в тепло.
Гости ждали нас у входа в гостиницу «Рассвет»: там был единственный в городе ресторан. А-а, еще «Орбита» была. «Орбита» и «Рассвет» — точки разврата тех лет.
Фильм «Горько» наоборот — такой была наша безалкогольная свадьба. Старший состав гостей, рассаженный поближе к родителям, постно обозревал небогатый свадебный размах. В конце стола по одну сторону сидели веселые московские и тюменские студентки — подружки невесты, они высматривали себе женихов. По другую — потенциальные женихи: мастера добычи нефти и геологи-технологи. Но им до невест не было дела. Общаговские дружбаны мучительно соображали, что их все-таки кинули: ни грамма спиртного, даже в чайниках, не было. Настроение и вправду становилось похоронным. Тосты звучали принужденные, гладкие и скучные. Еда царапало горло.
Трое музыкантов (может, в «Рассвет» перекочевало загсовское трио) вдарили удалое про свадьбу, которая пела и плясала. Никто не вышел. Музыканты допели магомаевский хит, утыкаясь в выпрямленные спины гостей. Но задор не потеряли. На выручку пришел Кола Бельды. И тут в круг выскочили мои подруги. Я поуламывала немного жениха-мужа — он ни в какую, плюнула и помчалась в скукоженных босоножках изображать оленей.
Более безумного танца девушек на странной свадьбе представить было невозможно: мы делали рога из рук, носились в хороводе, закручивали ручеек, разбрасывали обувь по всему залу. Друзья жениха, выходя покурить, возвращались уже в более благодушном настроении: коммуникации с официантками принесли некие плоды. Кто-то из парней даже отважился поддержать наши отчаянные танцы.
Но большинству гостей трезвое веселье было чуждо — народ потихоньку расходился. Родители, красные от напряжения, каждого светски приглашали завтра на природу. Интрига сохранялась.
На следующий день, 31 августа, вдруг подморозило. База отдыха «Сказка» встретила нас инеем. Я, новоявленная жена, умучившись вместе с мужем раздирать космы от ненавистных цветочков, слабо, но все же соображала и заметила кое-какие изменения. Например, гости — сильно радостные, и их явно больше, и попадаются совсем незнакомые, и главное — градус веселья!
Почти сразу нас с мужем разделили: все пошли по баням — в женскую и мужскую. Спустя полчаса в женской затряслась дверь. Женщины оживились. Молодой муж бился и кричал в дверную щель: «Эля, скажи, как твоя фамилия!» Я попыталась урезонить. Бесполезно. Колотился и кричал новобрачный довольно долго. Ни уговоры, ни угрозы прервать еще не начавшуюся семейную жизнь его ни образумливали. Он заливался тетеревом на току, не слыша никого и ничего. «Эля, скажи-и-и, как твоя фамилия-я-я!!!» — раздавалось эхом по сказочному лесу. Мне было невыносимо стыдно. А ему ничуть.
Остальным, похоже, тоже. Гости в простынях типа древнегреческих тог пели и плясали без музыки, в избушку вносились шашлыки на шпагах-шампурах, в сенях мелодично звякали порожние бутылки. Один из незнакомых гостей шатался от компании к компании и, с трудом выговаривая буквы, пытался узнать, чья же свадьба здесь гуляет. Народ наливал ему из самоваров прозрачную жидкость в чайные чашки.
Всем было весело. Кроме меня. Проклиная и свадьбу, и гостей, и мужа, я открыла дверь и буквально выпала в лес. Он был совершенно белым. За несколько часов до 1 сентября лег первый снег и закрыл всю черноту осенней земли.
Так завершилась моя безалкогольная свадьба и началась семейная жизнь. Вполне себе алкогольная, как оказалось впоследствии. Но, надо сказать, что таким пьянющим, как на второй день безалкогольной свадьбы, своего мужа я не видела никогда за 30 лет и три года нашей жизни.
